Беда обрушилась на Москву и всю Русскую землю 445 лет назад, 3 января 1565 года по принятому тогда Юлианскому календарю, отстававшему на 10 дней от Грегорианского календаря, которым мы пользуемся.

Царь и великий князь Иван Васильевич Грозный, незадолго до того отъехавший из столицы и остановившийся в малоизвестном местечке, именовавшемся Александровой слободой, прислал грамоту митрополиту Афанасию, для зачтения в боярской Думе. В грамоте государь перечислял все боярские беззакония и измены, все притеснения, которым он подвергался от вельмож с самого детства, и жаловался, что митрополит и духовенство мешают ему расправляться с виновными. «Вследствие чего, — писал Иван Васильевич, — не хотя терпеть ваших измен, мы от великой жалости сердца оставили государство и поехали, куда Бог укажет нам путь».

Это было формальное отречение от престола, о котором сразу же узнала вся Москва – из другой грамоты Ивана Васильевича, зачитанной по его приказу жителям посада, к которым царь, по его словам, претензий не имел.

Если бы царское отречение было принято, дальнейшая история российская могла бы миновать кровавый заворот, уготованный тиранией Грозного.

Однако, московское общество, включая высших сановников, светских и духовных, поспешило избрать для себя неволю, отрекаясь от возможности спасения и освобождения. Царелюбивые москвичи под водительством бояр и духовных иерархов умолили Грозного остаться у власти. За это страна сразу же заплатила реками крови, затем – позором военных поражений и общим расстройством государственных дел, а еще через сорок лет – бедствиями Великой смуты, едва не погубившей Российское государство.

Без царя в голове?

Москва к 1565 году уже навидалась казней, которым подвергались люди, большей частью не виновные ни в каких преступлениях.

Грозный возненавидел и уничтожил своих соратников из Ближней рады – тех, на кого опирался в первые, счастливые годы своего правления. После этого вокруг царя собрались новые любимцы, алчные и бессовестные, отмеченные лишь одним достоинством – готовностью исполнить любое повеление, не стесняясь греха и бесчестья. А из царского дворца просачивались ужасающие слухи о творившихся там оргиях, где разврат соединялся с садистскими извращениями и святотатствами.

Читая упомянутое послание Ивана Грозного митрополиту, легко обнаружить признаки хронического расстройства психики, с целым набором комплексов и фобий. Царь обвинял в измене не кого-то конкретно, а, по существу, всю правящую верхушку. На языке психиатрии это называется – мания преследования, очевидный симптом паранойи в неизлечимой форме.

В Думе сидели не дети малые, а матерые политики с громадным опытом. Зная царя, они, без всякой психиатрии, понимали, что должно последовать за царскими обвинениями. Над всеми вельможами и над каждым из них в отдельности нависала смертельная угроза.

Думные чины не были трусливыми зайцами – большинству из них доводилось глядеть смерти в глаза на полях битв и в придворных интригах. В их руках после царского отъезда оставался весь механизм государственного управления – приказы, вооруженные силы (за исключением горстки царских телохранителей). Им бы не умолять немилосердного властителя, а защитить себя, а заодно и весь народ, как подобает мужам государственным. И порядок действий в таком случае был очевиден.

Получив послание об отречении Ивана Грозного, Дума должна была временно принять всю полноту власти на себя. Затем – мобилизация войск в Москве и ее окрестностях, для пересечения народных волнений (если грамота, направленная посадским, побудит их к возмущению против бояр).

При этом надежный войсковой контингент отправляется в Александрову слободу, чтобы блокировать отрекшегося самодержца и не позволить ему взять назад отречение. Далее созывается Земский собор для избрания нового царя. С избранника Дума берет обещание не самодурствовать. Так делалось впоследствии – при выборах Бориса Годунова, Василия Шуйского, Михаила Романова.

Можно было и без Земского собора передать власть самому достойному кандидату на престол – двоюродному брату Грозного, удельному князю Владимиру Старицкому. Этот последний представитель боковой ветви московского великокняжеского рода, внук Ивана III достиг тогда тридцатилетнего возраста и славился, как добрый государь своего малого удела. А до того он испытал и опалу, и тюрьму, но не озлобился, получив свободу – не интриговал против царственного кузена. Ходил с Грозным под Казань, проявил себя, как доблестный полководец в войне с крымским ханом. Сев на трон в Москве, он, по всей видимости, достойно управлял бы Русским государством.

Так могло бы получиться, если бы вельможная московская верхушка в январе 1565 года руководствовалась примитивным инстинктом самосохранения, радея о собственных головах и вотчинах. Но не о своем спасении помышляли в тот момент вельможи, а о высшем благе Отечества, понимая это благо так, как понимали их отцы, деды и прадеды. От такого понимания недалеко ушли и мы, в нашем нынешнем, демократическом государстве.

Чудо самодержавия

Каждый народ заслуживает тех правителей, которых имеет. Этот тезис, в применении к Московскому государству XIV – XVI вв., звучит отнюдь не издевательски.

Московскому народу, нечеловеческими усилиями поднявшемуся из ничтожества к могуществу, заново объединившему Русь и сломившему силу Золотой орды, вполне соответствовала жесткая, деспотичная династия потомков Александра Невского. Семь поколений этого рода, от Ивана I Калиты до Василия III служили Отечеству мудро и деятельно, а иногда – героически и даже жертвенно. Таким государям в тогдашних условиях сам Бог велел повиноваться беспрекословно.

Иван Васильевич превзошел величием всех предшественников. Венчавшись царским венцом в 17-летнем возрасте, он привел в порядок государство, даровал подданным справедливые законы. Подобно сказочному богатырю одолел самых страшных врагов – потомков Чингиз-хана на берегах Волги, железных рыцарей Ливонского ордена. Иноземные гости, посещая Москву, разносили на все стороны света славу мудрого и благочестивого монарха, любителя книжной учености и умных рассуждений. Константинопольский патриарх – глава Вселенской православной церкви – поминал на богослужениях Иоанна Московского, как правопреемника христианнейших императоров Второго Рима.

Бояре, воеводы, духовные отцы, сотворившие чудесного государя из нервного отрока с дурными наклонностями, не могли посягнуть на блистательное творение своих рук, даже когда чудо стало превращаться в чудовище. Легче было принять муки и казни, чем изменить славе Отечества, неразрывно связанной с царем-душегубом.

Механика Большого террора

Не сотвори кумира себе. Эту заповедь забыли не только вельможи светские, но и пастыри духовные, во главе с митрополитом Афанасием. Сами же пастыри и повели паству на преклонение идолу – в Александрову слободу.

Почти месяц тиран кочевряжился, не ехал в столицу, способную себя защитить, но изготовившуюся к повиновению. А потом по градам и весям несчастной Руси рассыпались отряды опричников-истязателей, с собачьими головами и метлами, привязанными к седлам. Количество отдельных лютостей переросло в новое качество Большого террора над всей страной, населенной внутренними врагами, изобличенными шизоидным воображением царя и его клевретов.

Опричина отобразила (в первобытно-варварском виде) особенности, свойственные кампаниям государственного терроризма, проводившимся диктаторами разных времен и народов.

Цель любой такой кампании – очистка общества от подрывных элементов (реальных или придуманных). Для этого необходим институт профессиональных карателей, подобный опричному воинству Грозного, составленному из лиц, готовых переступать через любые нормы человеческого и божеского закона, по воле вышестоящих начальников.

По мере раскручивания репрессий, караются сначала противники тирана, затем – подозреваемые в готовности к противодействию, далее – все подряд, на кого, по стечению обстоятельств, падает выбор карателей. На последней стадии начинают карать самих карателей, за неправильную (недостаточную, избыточную, неточную) зачистку, которая не дает тех результатов, на которые рассчитывал тиран.

Этот момент удобен для появления деятелей, стремящихся ограничить деспотизм власти пределами разумной достаточности. Над трупами опричников, казненных Грозным, возвысился хитроумный Борис Годунов – исторический прообраз Никиты Хрущева, разоблачителя сталинских беззаконий.

Благодать посттравматического синдрома

Истерзанная Иваном Грозным русская душа не выдержала даже умеренной диктатуры Годунова, и лишь бедствия Смутного времени возродили веру в необходимость и полезность Самодержавия.

Но российская знать и всё российское общество уже никогда не отдавались так самоотреченно, как при Грозном, под карающую и милующую волю деспота. Травмы Опричины в течение многих поколений отдавались болью семейных и родовых воспоминаний боярской, дворянской массы, вынуждая осознавать ту крайнюю черту, ниже которой нельзя сгибаться под волею самодержца, даже ради вящего блага Отечества.

Российская верхушка научилась без всяких парламентов сдерживать монаршее своевольство методами придворной и бюрократической политики, а в иных случаях – и цареубийством. Допустимость этого крайнего средства социальной защиты была де-факто признана после расправы над Павлом I, слегка надавившим на болячки, нажитые дворянством во времена незабвенного Ивана Васильевича.

На некое сходство двух указанных персонажей вполне прозрачно намекнул автор верноподданнейшей «Истории Государства Российского». Том Карамзина, обличавший злодейства Ивана Грозного, сделался литературным хитом своего времени и вошел в круг непременного чтения русского элитарного общества XIX века.

Элита постреволюционная, поднявшаяся из грязи и крови в начале XX века, Карамзина не знала и знать не желала, презирая прошлое своей страны, как историю вековечного рабства. За это незнание и презрение было заплачено кровью миллионов, истребленных в ходе неизбежных пароксизмов политического кумиротворения.

* * * * *

Пережив новейшее Смутное время, российское общество уже в XXI веке возвращается к исконным идеалам самодержавия, упакованным в форму самой современной, информационно-прозрачной, компьютеризированной демократии. Мы снова начинаем любить своих правителей, и это небезопасно.

Опасность для общества вырастает не из конкретных свойств конкретных начальников-тиранов, а из привычки самого общества безоглядно доверяться тому, кто им управляет. В России эта опасность специфически усиливается благодаря национальной традиции жертвовать всем ради сохранения державного могущества и славы любимого Отечества.

И только Бог, да боль от старинных шрамов, фантомно сохраняемая массовым сознанием, уберегают нас от очередного повторения трагедий, неоднократно случавшихся в нашей древней и новой истории.

Текст подготовлен для «Частного Корреспондента»